Убить тегина!

Впечатления от романа Антона Лика (Екатерины Насуты и Евгения Данилова) «Смерть ничего не решает» (первый том двухтомного романа). – Луганск: ШИКО, 2011 (серия «Антология МиФа»)

Собственно, должен сразу предупредить: это не будет рецензия как таковая. Это скорее размышления лемминга, который ходит вокруг кусочка сыра, который не похож на сыр.
Опять же, учитывая, что речь пойдёт о первой части цельного произведения, ряд претензий и вопросов можно будет автоматически снять, исследуя целый роман. Чтобы не предъявлять претензии к столбу, который окажется ногой слона, хе-хе.
Причём я даже не буду делать вид, будто бы понял философскую составляющую романа. Вокруг идеи, темы и конфликта я буду ходить очень осторожно, как тевтонец вокруг полыньи на Чудском озере. Чтобы не провалиться туда, чего на самом деле нет.
Вообще, мне весь этот Наират представляется картиной Веласкеса «Сдача Бреды», если бы её писал Брейгель-старший, а лучше Босх. Копья и знамёна, естественно, заменить на такие штуки с конскими хвостами и шнурами. Почему? Представим широкое полотно, изображающее перемирие. Временное, вынужденное, насильное, лживое перемирие. Не между каганатом и скланами – чума на оба, чесслово! – но между тремя героями и тем, что они воплощают.
Итак, герои. Три пути, три возможные линии инициации читателя. На широких дорогах любовно выписанного мира они не пересекаются до самого конца, что даёт возможность присмотреться к каждому в отдельности. Между тем как общего у них – только то, что все трое изгнанники, в той или иной степени. У каждого своя история, что затрудняет подвести повествование под некий общий знаменатель. Хотя для меня как читателя это не проблема. Текст не разваливается, он достаточно прочно сшит перекрёстными стежками – отсылками, намёками и разными этнографическими колбасками. На это же играют презабавнейшие эпиграфы – цитаты из культурного поля выдуманного мира.
Ярче всего мотив изгнания выписан относительно Эльи – выписан буквально у неё на коже, на спине, где раньше были крылья. Она – фейхт (кастовый боец) из скланов. Скланы – это местные эльфы: не в смысле гламурные бессмертные ушастики, а в смысле Старший Народ, инопланетяне, иные, ангелы и демоны, не-люди, – одним словом, Чужие. Архетип Чужого, Не-человека аккумулируется в образе скланов, и даже крылья служат им не для полёта, как можно подумать, а для управления эманом – разлитой повсюду незримой энергетической субстанции. Нет крыльев – нет эмана – нет полноценного функционирования. Нет пользы ветви, клану, общности. А как говаривал один мой персонаж: «От кого нет пользы – тому дорога на дно».
Ну так вот эти самые крылья Элье и отчекрыжили по решению самого гуманного суда.
После чего сослали на дно – вниз, к людишкам, коими скланы вельми брезгуют.
А она взяла и не умерла. Потому что – Fechter, ну и ещё назло. Хотя пространство для манёвра довольно ограничено. Здесь интересны её рефлексии относительно человечества в целом и её отношение к тегину в частности. Напомним, что Элью подарили наследнику как экзотическую игрушку. И если вначале он для неё – даже не хозяин, а – так, один из, то впоследствии между ними возникает нечто вроде взаимной симпатии (во всяком случае, эмпатии), не сказать, чтобы дружеской или – храни Око! – любовной, но нельзя не отметить, что Элья беспокоится за бесноватого принца. Вероятно, их сближает ущербность: после удара волшебного кнута в битве со скланами у тегина начались припадки беспричинной ярости (мне очень понравился эпизод с лупцеванием восторженной толпы), наметилась общая деградация нервной системы, а присутствие Эльи, как мне показалось, облегчает протекание болезни. Она понимает наследника, как никто другой. Ну а Ырхыз заботится по мере необходимости о говорящей зверушке. Да, конечно, они беседуют о высоком и умном, они стараются поддержать друг друга, но для Эльи это прежде всего вопрос выживания, а для Ырхыза – прихоть не прихоть, любопытство не любопытство, не пойми что.
Показательно, что тегин вызвался следить за Эльей во время её испытания в Понорке. Понорок – это глубокий каменный колодец без воды, как утверждают аборигены, дымоход в подземной кузне железных демонов. Туда принято опускать людей для посвящения. Инициация смертью: выдержит ли испытуемый борьбу со своими тараканами. И вот за эпизод с инициацией Эльи авторам большое-пребольшое спасибо. Очень ёмко, ярко и жутко. Там Элья переродилась: она уже не склана, но и, конечно, не человек, она – идеальный изгнанник, в котором тесно сплетается прошлое (фейхт-склана), настоящее (рабыня-человек) и будущее (покрытое жемчужной мглой, таящей, однако, массу возможностей, хе-хе-хе). Как используют это перерождение авторы – поглядим.
С этой точки зрения Элья – потенциальный Эдмон Дантес. Можно спорить, насколько справедливо её осудили, но буде представится возможность – мстя её будет страшна. Причём достанется всем, и своим, и чужим, и крылатым, и хвостатым, и всяким. А нет у неё своих. И найдёт ли – как знать. Мне кажется, что – нет, не найдёт.
А ритуальное поедание хлеба с людьми с руки тегина – так, пакт Молотова-Риббентропа.
Теперь – о людях.
Бельт – ну, с ним проще всего. Архетип воина-хранителя. У него даже имя такое, арбалетное. Дезертир? Да, но кто осудит тех бойцов РККА, которые угодили в плен и после войны подались на благословенный Запад, а не в волосатые щупальца НКВД? Так и здесь. Откуда было ему знать, что мир, дружба и жвачка между народами? Зато он идеально вписался в стрёмную компанию старика Хэбу как «старший брат» безголового Орина и покровитель Ласки. Его вовлечённость – сугубо личная и, что объединяет его с Эльей, – подневольная. Хотя и тут не всё однозначно: в гробу он видал милейшего Ум-Пана с его потомством, да и старая дружба с Орином сходит на нет, потому что не сторож я сослуживцу своему и огребать из-за его глупостей неохота, и эту позицию можно понять. А вот во что выльются его отношения с Лаской, как трансформируется её образ? Она одна ему, похоже, небезразлична, она его держит, но якоря имеют скверное свойство цепляться за подводные коряги или обрываться...
А вот Туран – пожалуй, самый сложный из троицы. Изгнанник – да, но как бы добровольный. Мог бы вообще плюнуть на всё после смерти Карьи, взять деньги и свалить. Ан нет, остаётся в деле, в стане врага, не за деньги, не за страх – хотя и не без того, конечно, все мы человеки! – но за долг. Причём долг не перед родным Кхарном, и даже, я думаю, не перед павшим товарищем, но перед собой. Просто потому что иначе нельзя.
Кто же он? Какой диагноз мы здесь можем установить? Шпион кхарнских спецслужб, ниндзя-диверсант? Нет ни изначальных установок из Центра, ни сношений с последним. Авантюрист? Не объясняет бесконечных рефлексий, не тот тип личности. Нет куража, бесшабашности. Авантюристом был Карья. Рискну предположить: шаман, однако. Не в смысле битья в бубен (хотя настучать может!) и заунывного горлового пения, а также других спецэффектов. Он даже эман, вроде бы, не чует. Нет. В смысле – базовых функций. Работа со сцерхами – созданиями, мягко говоря, туповатыми и агрессивными, как бегемоты с берегов Голубого Нила, – это дорогого стоит. Он их понимает, даже где-то сочувствует, то есть – способен на контакт с чужим, не-человеческим. Второй симптом, хотя и менее красноречивый – мёд поэзии. Творчество изначально – прерогатива именно шаманов и колдунов. Кстати, мэрзкий мэтр Аттонио здесь проигрывает: он не творец, он – ремесленник, фотограф, рисовальщик. Интересны также отношения Турана с камом Ирджином. Такое чувство, что Ирджин исподволь учит его – мыслить, наблюдать, оценивать. Готовит ученика? Возможно, в смысле надёжного, «своего» человека. По крайней мере, Туран многому учится у него. Показательна в этом отношении их ритуальная игра в местный вариант шахмат. Проверка? Если так, Туран её прошёл.
И вот их пути сошлись, и они приняли хлеб жизни из руки царственного наследника, и... примирились? Примирились – наир, кхарны и скланы? У тегина отменное чувство юмора. Бельт – изгнанник из наир (и принадлежит к другой этнической группе, вдобавок), Туран – если и не изгнанник из Кхарна, то и принадлежит ему весьма условно, Элья – абсолютно точно изгнанник из скланов. Ни один из них не представляет свой народ. Но – они объединились. Не за – но против. И к этому объединению сводятся все медитации вокруг стоимости и ценности жизни, проходящие сквозь весь роман. Убить тегина. Это не артикулируется, это чувствуется. В том числе и самим виновником торжества солидарности. Не вражда, не месть, не ненависть. Необходимость. Причём роль личности Ырхыза отступает на второй план. Всем понятно, что лично и непосредственно тегин не виноват ни перед кем из троицы. Не виноват, но – он лишний. Он не человек, он – обстоятельство.
И здесь меня чрезвычайно умиляет наивность героев.
Неужели не очевидно, что смерть – в данном случае смерть тегина – ничего не решает?..
И если герои смогли объединиться против, найдётся ли у них – за?
Ну и пару слов чисто по технике.
Да, читать интересно, хотя и не залпом: шурпа густая. Но это не недостаток: хорошая книга не читается за вечер. Да, структура с триадами уместна и оправдана. Да, эпиграфы позабавили. Нет, многочисленные специфические термины (скланы-сцерхи-брааны etc.) не грузят. Немного грузят внутренние монологи героев, но это мелочь.
Претензий, строго говоря, две.
Во-первых, язык (и ментальность, которую он отображает!) не соответствует заявленному среднеазиатскому антуражу. Знаете, что напомнило? Когда в «Нашей Раше» Равшан и Джамшут начинают говорить на псевдотаджикском, а в субтитрах появляются разные умные слова типа «тренд», «бренд» и «концептуальный анализ». Ага. Причём когда у Сапковского герои из типичного Средневековья используют научную терминологию XX века, это закономерно: пан Анджей утрирует, стебётся и развлекается. Здесь же вроде всё серьёзно. Хотя нет-нет да и проглянет чёрный юморок, в целом общий эмоциональный фон романа выдержан в суровых таких, мрачных тонах, я не зря вспомнил Босха и Брейгеля. И – да, для меня как для читателя это проблема. Понимаете? Не только язык и терминология, а и сами категории мышления – явно из другой культурной парадигмы. Не то время, не то место.
Я, Око храни, не призываю делать ядрёную стилизацию. Но... короче, контраст разительный.
И, отсюда, во-вторых – почему именно тюрки, почему именно Средняя Азия? Вопрос не праздный. Я наивно полагаю, что всё в романе должно работать на конфликт. Когда меня спрашивают (а спрашивают часто), почему, мол, у тебя там всякие кельты и германцы бегают, а не наши современники (или папуасы Гвинеи), я всегда могу ответить – потому-то и потому, и что в другом антураже эта земляника не растёт. Это не выпендрёж, это просто пример. И как в данном конкретном случае антураж работает на роман – для меня осталось загадкой.
Наверное, я плохой читатель.
Или, быть может, это те вопросы, ответы на которые ждут нас в следующем томе дилогии?..